И будешь ежиться от такого воспоминания, как сейчас ежишься от холода.
"Ну, а дракой что решишь?" — спросил себя Толик, словно это не он, а кто-то взрослый. Вспомнил, как надворный советник Фосс на палубе "Надежды" объяснял графу Толстому: поединки ничего не решают — одного противника увозят на кладбище или в лазарет, а другого в крепость.
"Но здесь-то не будет ни кладбища, ни крепости, — усмехнулся Толик. — И даже лазарета не будет".
Да, поединок ожидается как раз такой, о каком с насмешкой писал Шемелин: наставят, мол, друг другу синяков и на том разойдутся. Оба живы-здоровы и скоро помирятся...
Но Толик-то с Наклоновым не помирится! Им не договориться друг с другом! Да и времени не будет на это.
Нет, дуэль не такое уж бессмысленное дело. Иногда это просто последний выход. Решающий бой. Пушкин что, глупее других был? А ведь взял пистолеты и поехал драться на Черную речку.
Тоже на Черную речку...
А где еще была Черная речка? Под Севастополем! Толик читал в прошлом году про Нахимова, про Первую Севастопольскую оборону. У русских на Черной речке было последнее полевое сражение с англичанами и французами. Неудачное сражение...
Черные речки не принесли счастья ни Пушкину, ни севастопольцам. На что же надеяться Толику?
Да нет, он не верит в приметы и предчувствия, но Олег-то старше и крепче. Это же не на пистолетах бой, где не важно, какие мускулы. В драке сила нужна. И умение! А какое у Толика умение? Ну, дрался пару раз в классе, да и то растаскивали в самом начале...
"Боишься, что ли?"
"Нет, все равно не боюсь..."
Уж если ямы в лагере он не боялся и готов был идти ночью, теперь тем более не страшно... В конце концов, не важно, кто из противников пострадает больше. Главное, чтобы не сдаться, не прятаться от боя. В дуэли с Пушкиным разве Дантес победитель? А севастопольцев разве можно назвать побежденными?
Так что шагай, Толик, на свою Черную речку, обратного пути нет.
"Но я и не хочу обратно!"
Конечно, Олегу легче. Не только в силе дело, а в том, что кругом будут стоять его друзья. Он ведь наверняка приведет с собой робингудов. Будут сочувствовать, подбадривать, радоваться его ловкости. А кто поддержит Толика? Может быть, Шурка, да и тот тайком...
Ну и пусть! В новой жизни, которая начнется завтра, у Толика будут и хорошие дни, и крепкие друзья. А сейчас он выстоит в одиночку. Другого выхода нет, и потому на душе у него почти спокойно. И сердце стучит ровно, как хронометр: "Динь-так, динь-так..."
"Не опоздать бы, а то опять скажут: испугался". Толик зашагал быстрее. Конечно, они все уже там. Ждут... Ну и пусть их много, а он один! Пусть смотрят! В драку все равно вмешиваться не станут.
Робингуды могли скрутить Толика, когда брали в плен как шпиона, могли устроить ночную засаду в лагере — это, мол, специальная операция, вроде игры, а не нападение с кулаками. Но наброситься толпой на человека, который пришел для честного поединка — значит нарушить все человеческие законы.
Толик спустился по крутому склону к берегу Черной речки на поляну. Здесь были Витя, Рафик, Люся.
— Здравствуй, — сказал Витя. — Олег и Шурка сейчас придут.
Люся на Толика не взглянула, плела что-то из длинных травинок. Рафик смотрел с веселым любопытством и посвистывал.
Молчать было неприятно, и Толик спросил с насмешливым равнодушием:
— А Гельмана и Семена не будет, что ли? Проспали?
— Семен проспал, — с зевком ответила Люся. Витя сказал:
— А Гельмана мы исключили. Он, пока Олег в лагере был, со шпаной связался.
Толик не удивился. Подумал: "А Олег, наверно, рад, Мишки-то он опасался..." И усмехнулся:
— Очень уж легко вы всех исключаете.
— Не легко, — серьезно объяснил Витя. — Мы его предупреждали... Зато у нас теперь есть новички.
— Ой, вон они идут! — обрадовался Рафик.
Толик решил, что идут новички. Но по тропинке спускались Олег и Шурка. Шурка двигался впереди. Ноги у него скользили по глиняным крошкам, и он хватался за верхушки бурьяна. Он был без привычной матроски, в майке. И не в ботинках, а в сандалиях на босу ногу, к тому же незастегнутых. Пряжки на сандалиях болтались и тихо позванивали, словно крошечные шпоры.
Олег обогнал Шурку, остановился перед Толиком. Он был, как и Толик, босиком, в рубашке навыпуск, непричесанный. Словно снисходительно решил не отличаться сегодня от противника.
Улыбнулся. Спросил:
— Значит, решил драться?
Толик понял, что не чувствует ни капли злости. То, что было в лагере, казалось, связано с каким-то другим Наклоновым, а теперь Толик видел прежнего Олега, товарища по летним играм.
— Ну? — сказал Олег. Глаза его смотрели почти ласково.
— Решил, — сказал Толик. — Что же мне еще делать?
— Ну, подеремся, а потом что?
— Потом — все. Я сегодня уеду. Насовсем, — ответил Толик и заставил себя вспомнить лагерь. Когда уже ночь и за окнами чернота, и ты давишь в подушку слезинки — и от тоски по дому, и от обиды: оттого, что завтра проснешься, и кругом народ, а ты все равно один.
— Я все же не понимаю: зачем тебе эта драка? — снисходительно проговорил Олег.
— А зачем была ловушка в лагере? — ощетинился Толик.
— Чтобы проучить тебя, — доброжелательно сказал Олег.
— За что?
— За боязливость.
— А ты смелый? Вот и проучи сейчас.
— Что ж, придется... — Олег оглядел ребят, словно говоря: я не хотел, он сам просит. И пружинисто встал в боксерскую стойку. Ловко так, красиво.